Solidarité Ukraine
INED Éditions. Звуковые архивы, Европейская Память о Гулаге

Биографии

30
×

Плацид  КАРОЙ ОЛОФССОН


Отец Плацид Карой Олофссон родился в декабре 1916 г. в Ракошсентмихае (Венгрия). Его отец был преподавателем в лицее и художником-любителем. У матери были немецкие корни. Он вырос в интеллектуальной и очень набожной среде и в 1933 г., окончив бенедиктинский лицей, стал изучать теологию, а также германские языки и культуру, получил докторскую степень и был рукоположен в священники. Во время войны он был капелланом в военном госпитале, затем преподавал в католическом лицее в провинции, а потом в Будапеште. В январе 1946 г. он был арестован венгерской политической полицией и приговорен к 10 годам каторжных работ, поскольку участие в предвыборной кампании партии мелких собственников во время свободных выборов 1945 г. было расценено как преступление. Сначала он был заточен в тюрьму в Будапеште, охранявшуюся советскими солдатами. Поскольку в его обязанность входило убирать коридоры, он мог соборовать (по-венгерски, так чтобы охранники не понимали) приговоренных к смерти. В течение всех лет заключения он старался «пробуждать дух» своих соузников, утешать их, помогать им «почувствовать присутствие Бога» и сохранить человеческое достоинство. Он верил, что его отправила в ГУЛАГ не Красная армия, а Господь, который решил подвергнуть его испытанию. «Бог полон юмора и иронии», – скажет он. В лагере он, придумывая разные ухищрения, всегда исполнял свой «долг»: ночью в бараке c помощью виноградного сока и пресного хлеба служил мессу, а также устраивал «маленькие радости жизни, “чтобы его товарищи смогли ненадолго забыться”». Он работал на лесоповале, потом – на мебельной фабрике. Однажды его сделали лагерным художником, и он стал писать портреты охранников и заключенных-уголовников. В 1955 г. его освободили, и он вернулся в Будапешт, где уже не мог служить в храме. Он нашел работу в слесарной мастерской и там потерял палец. Обвиненный в саботаже, он стал рабочим, а потом директором больничной прачечной, и все это время возглавлял подпольные молитвенные группы. После выхода на пенсию в 1977 г. он постепенно восстановил связи с Церковью и сегодня вернулся к священству.

PDF (53.63 КБ) See MEDIA
Fermer

Последнее помазание

«Это был шестой или восьмой день, я подметал пол. Я уже знал, что в конце одного из коридоров были камеры приговоренных к смерти. Там ожидали казни 32 смертника. И Святой Дух и Господь опять подал мне знак и подсказал пропеть по-венгерски: «здесь подметает пол католический священник. Тот, кто хочет исповедаться, пусть покается в грехах, и я отсюда дам ему отпущение». Вы, конечно, слышали, что у католиков существуют такого рода вещи... В то время отпущение еще давали по латыни: «ego te absolvo a pecatis tuis»: «отпускаю тебе грехи твои». Для этого мне нужна была какая-то популярная венгерская песенка. Сегодня никто ее не знает, но в то время она была на слуху, даже цыгане ее играли. «У меня нет ни крыши над головой, ни плаща»… «ego te absolvo a pecatis tuis», и я напевал, напевал, отпуская грехи. И вот тогда я наконец понял, что вовсе не военный трибунал осудил меня по статье 58.2.8.11, нет! Меня послал сюда сам Господь… ведь я пастырь душ, но я не мог так сказать. Мне следовало бы сказать «я рабочий, специализирующийся на душах». Мой долг – утешать моих соузников. Для меня ведь это было не так сложно: у меня была духовная подготовка, и не было ни жены, ни детей. А этим молодым людям пришлось оставить своих юных жен и малых детей. Советскому Союзу удалось по-хозяйски заставить нас почувствовать, что наша жизнь держится на волоске. Мы никогда не знали, в какой момент нам выстрелят в затылок. Понимаете… это не так просто, и у меня была задача и… это не мое самомнение. А действительно, воля Господа. Доказательством тому, что я вышел не в 1953-м, а в 1955-м году… я был последним».

Fermer

Месса в лагере

«В первую же неделю в лагере я понял, что советские граждане получали посылки, по посылке в месяц, а мы – нет, нам ничего не посылали из Венгрии, а они получали. И мои соузники-литовцы и -поляки, у которых было советское гражданство, всегда получали в посылке своего рода гостию вот такого размера, может, чуть побольше. Зеленоватую, желтоватую или розоватую… и я у них спросил «это что такое?» - «У нас это такая народная традиция. Это «oplatka», польское слово…» У них был народный обычай, символ семейной любви и привязанности. У рождественской елки глава семейства протягивает эту гостию своим близким, каждый отламывает по кусочку и потом хранит его. Они отправляли такие гостии заключенным, чтобы те чувствовали, что их семьи все еще любят их. Надо сказать,  что эти облатки до сих пор можно найти как рождественское украшение, в этом году я как раз получил их из Польши. На упаковке было написано «oplatka». Так что у меня были гостии, но не было вина… И держитесь! Господь послал нам итальянского иезуита, падре Леоне, он сейчас живет в Канаде. Когда я узнал, что он иезуит, я к нему подошел, и вовсе не для того чтобы пожаловаться, – ведь, не забывайте, жаловаться не стоит – а чтобы ему сказать: «у меня уже есть гостии, но нет вина, поэтому я не могу служить мессу». На это он отвечал: «Почему? Разве в Венгрии вы не слыхали о декрете папы Пия XII от 1942 года, который разрешил в исключительных обстоятельствах заменять вино виноградным соком?». Боже мой! Мои солагерники с Кавказа, выходцы из Союза, таджики, азербайджанцы, армяне, грузины… получали в посылках гроздья винограда, поскольку для них виноград – это основа питания и национальный символ: кавказский виноград был крупнее, чем наши сливы. Я его выжал и с помощью первых капель смог отслужить мессу. Ночью, на верхних нарах, с пустым брюхом, голый, гоняя клопов… я знал, что отслужил мессу и утром смогу причастить своих товарищей… И добавлю, что в двух разных лагерях заключенные-кальвинисты мне говорили: «Иногда мы завидуем вам, папистам, потому что в конце исповеди вы слышите слова о том, что Господь вас прощает. У нас тоже есть покаянная литургия, но мы лишь можем надеяться на Его прощение». И я отпустил им грехи и даже причастил их; в конце концов, у них ведь тоже есть причастие… Представьте, сколько оно для нас значило в этом аду! Этого просто не передать словами. Это такое Божье благословение! Благодаря ему мы смогли выжить. 

Я вам еще вот что скажу: у меня было все меньше и меньше облаток. И я служил мессу с помощью все более или более мелких кусочков, а рядом со мной не было ни поляков, ни литовцев… и когда мой запас облаток закончился бы, значит, не было бы и Святой Мессы! Рядом не было больше и заключенных-венгров… больше некого было причащать. Но однажды утром я заметил, что один из моих товарищей по заключению, москвич, не стал брать кусочек хлеба, который давали вместе с капустной похлебкой; на следующий день – то же самое. «Да он сумасшедший», – решил я. Еще через день он тоже не взял хлеб. Этого я уже не стерпел и сказал ему: «Приятель, ты хочешь себя уморить? Каши и капустного супа нам не хватает. Хлеб – это жизнь!». «Нет», – ответил он, – Я не хочу покончить с собой, но я верующий иудей, и шесть недель до Йом-Киппура мы не едим обычного хлеба. Из московской еврейской общины мне присылают мацу – вот ее я и ем». Мои нейроны сразу активизировались. Во время Тайной вечери Иисус…  Тайная вечеря – это воспоминание об исходе из Египта. Во время исхода не было времени на закваску хлеба. Поэтому этот праздник и назвали праздником опресноков… так написано в Библии! Если опресноки подошли Господу во время Тайной вечери, то и мне не следовало привередничать. Поэтому я сказал: «Приятель, ты не мог бы написать в свою общину? Мне тоже понадобится немного опресноков». Вы только представьте эту картину: венгерский профессор, монах-бенедиктинец, политзаключенный советского ГУЛАГа служит мессу с помощью мацы, присланной из еврейской общины Москвы. Благодаря двум килограммам мацы, которые я получил из Москвы, я служил мессу в течение шести месяцев! Разве можно такое выдумать? Это под силу одному Господу, и мои товарищи по заключению это почувствовали, и все выдержали до конца. Ни один из моих соузников не утратил в лагере веру. Никакого сомнения!»

Fermer

Советская экономика

«Однажды я попросил нашего завхоза: «Принесите мне в кармане яйцо. Я их не ел уже восемь лет». На что он мне ответил: «Где я тебе его возьму? У нас тут нет птицы»… Советская экономика – это просто бред. В многосотлетних березовых лесах почва так плодородна, что птица смогла бы прокормиться одной зеленью. Вот так. 

Но норма сдачи государству была установлена в 57 яиц на курицу. Это было настолько много, что они решили просто не выращивать больше птицу. Я в таких вещах не смыслю, потому что родом из Будапешта, но у нас в лагере, помимо 1400 заключенных, насчитывалась еще, по меньшей мере, 1000 человек: охранники, персонал, их родные. Это была целая деревня. И там было всего шесть свиней. Деревенские изумлялись: «Как вышло, что у них всего шесть свиней?» 600 свиней – это хорошая деревня, 60 свиней – нищая. Но шесть свиней… и здесь требования по обязательным поставкам были настолько несоразмерны, что они просто не хотели рисковать не выполнить норму: и просто решили вообще этим не заниматься… несказанная глупость… И это Советский Союз, богатейшая страна в мире! Но идиотизм системы был не сравним ни с чем…»

Fermer

Первое правило выживания

«Первое правило выживания… не стоит концентрироваться на своем страдании, потому что от этого ты теряешь силы. А ведь, чтобы преодолеть страдание, нам требуется вся наша энергия. Конкретно мы не позволяли никому из наших товарищей жаловаться. Когда кто-то ворчал, выражал недовольство или раскисал, ты ему говорил: «Расскажи-ка о своем ремесле!» Ведь все умеют говорить о своей работе. За десять лет я познакомился со столькими профессиями… разведение индюшек, пчеловодство, добыча угля, переплет книг и тому подобное. Мы не позволяли жаловаться. На практике мы добивались этого с помощью разных игр… Вот еще что: в 1953 году со мной вместе сидел генеральный директор Московского статистического управления. От него я услышал, что существует три сорта советских граждан: те, кто побывали в тюрьме, те, кто сейчас сидят, и те, кто еще сядут. И это я услышал от директора статистического управления Москвы! Мы понимали эти слова так: «Черт возьми! Из трех с половиной миллионов заключенных, сотни, тысячи и сотни тысяч смогут выжить. Я не хуже их – и я тоже выживу!» Этой волей к жизни мы заражали друг друга. Мы заботились друг о друге. Это было очень важно».

Fermer

Второе правило выживания

«Второе правило… следует уметь наслаждаться маленькими радостями. Страданий не стоит искать – они сами вас найдут. Маленькие радости, напротив, нужно ловить, замечать и смаковать; в этом и состоит умение жить. Мне возражали: какие еще маленькие радости могут быть в лагере? Я приведу вам пример: мы занимались корчевкой пней. Если мороз был ниже -20°, то нас в лес на работу не отправляли. Не оттого, что нас берегли, а потому что, по советским правилам, при такой температуре лошадей нельзя было выводить на улицу. А они тащили телеги, нагруженные бревнами. Если лошадей нельзя было запрячь, то и заключенные оставались в бараках. Но при -15° нас вели на работу. У ворот была нейтральная полоса. Охранники с голубыми петлицами обыскивали нас в лагере, а потом выводили на нейтральную полосу, откуда солдаты с красными петлицами конвоировали нас в лес. Досмотр состоял в том, что мы должны были полностью расстегнуть наши телогрейки, чтобы они проверили, сколько реактивных самолетов мы спрятали под мышками. И как я радовался, если охранник забывал снять с меня шапку, чтобы посмотреть, сколько под ней было атомных бомб. Ведь пока он их искал, я бы успел насквозь продрогнуть. Мы должны были научиться замечать такие маленькие радости, и мы учились играя. Это был год Олимпийских игр в Хельсинки. А там был первый тур, потом второй тур и финал. Мы тоже утром по дороге в лес пытались отыскать какие-то маленькие удовольствия и вечером, поев капустного супа, тот, кто успевал насчитать их побольше, побеждал в первом туре. Во втором – соревновались победители первого тура, а затем определялся «олимпийский» чемпион, которого мы вместе чествовали. Само собой, у нас ничего не было… но вы знаете, что мы делали? Мы выясняли, какая у него была любимая песня, и исполняли ее для него. В такой нищете, когда у тебя ничего нет, нужно быть изобретательным. Один раз у нас был олимпийский чемпион, который сумел назвать 16 радостей. Он нам сказал: «Ребята, сегодня у меня не было времени страдать; я весь день искал радости и повторял их про себя, чтобы затем вам перечислить». Это не так просто вспомнить все эти 16 маленьких радостей. Это для нас очень многое значило». 

Fermer

Третье правило выживания

Третье правило… труднее объяснить, потому что оно касается именно политических заключенных. У них ведь есть профессиональная деформация: они всегда считают себя невиновными. Вместе со мной сидели каратели из «Скрещенных стрел» [венгерского фашистского движения], которые обожали Салаши [своего лидера], уничтожали евреев, но делали это из фанатизма и считали себя невиновными. Поэтому фраза «я ни в чем не виноват, а эти мерзавцы с оружием хотят меня уничтожить» не имела там никакого смысла. Вокруг стояли четыре сторожевые башни с направленными на нас пулеметами, а мы были в 2500 километрах от дома. Мы не могли никуда убежать. И требовалось перестать говорить, что есть невиновные, а есть мерзавцы. И переключиться на другое, а это было непросто. Но с десятилетним сроком у нас было достаточно времени. Малые и слабые, большие и сильные... Когда военный трибунал в Будапеште нас осудил, мы были никем, побежденными, а они – победителями. Я не говорю, что у кого пулемет, тут и прав, но это они разгромили нас, а не наоборот. И я сказал моим товарищам: «Парни, примите это за данность… когда я иду по лесной дороге, то не смотрю под ноги, чтобы выяснить, не раздавил ли я муравья. Какая мне разница? Он такой крошечный. Но если я не согласен быть муравьем перед лицом вооруженных солдат, то я должен показать, что я лучше, я значимее и благороднее их. Что дает силу выжить – это маленькие радости. Вот что чрезвычайно важно».

Fermer

Последний рабочий день в лагере

«Я должен подписать бумагу. О нашей репатриации. Этого слова мы еще не слышали. Нас ждет не реабилитация, не амнистия, а репатриация, они разрешают нам вернуться домой. Надо признаться, мы не прыгали от радости, потому что знали: когда Советский Союз что-либо обещает, он никогда этого не делает. Но требовалось подписать… и пока мы подписывали – 88 человек не могут подписаться мгновенно, на это требуется время, – открылась дверь и вошел директор мебельной фабрики. Это очень важный человек. Он кричал, ругался, вопил, что его хотят разорить, что если эти 70 человек не выйдут завтра работать – а нам сказали, что на следующий день мы не должны выходить на работу, – он не сможет выполнить план на третий квартал, тогда не будет квартальной премии, а если ее не будет, то прощай премия в конце года. Я не знаю, в курсе ли вы, но при коммунистическом режиме, у нас в Венгрии тоже, буквально молились на выполнение и перевыполнение плана. Нам в лагере это было понятно. Мы переглянулись. Делегация из трех заключенных, в которую входил и я, подошла к этому важному человеку: «Мы понимаем ваше недовольство. Они хотят вас разорить… Но послушайте… Мы, венгерские заключенные, гарантируем вам премию. Мы согласны добровольно поработать еще 6 дней, чтобы вы ее получили». Он не верил своим ушам! Ничего подобного не случалось за 40 лет советской власти. Чувствуете, как, черт возьми, мы хотели показать, что мы существуем! Нас избивали, но вера в себя… эти вещи были очень важны… Честно говоря, после 10 лет лагеря 6 дней – не такая большая жертва. Но для уверенности в себе, для самоуважения это было чрезвычайно важно. 

Короче говоря, не надо жаловаться, нужно замечать, осознавать маленькие радости, не следует себе сразу же говорить «я лучше их», но, когда придет время, важно показать, что ты другой. Понимаете? Все это дает силы выжить». 

Fermer

Свобода!

«Мы попрощались с нашими полицейскими. Они сопроводили нас на вокзал. Мы просунули документы в окошко, чтобы нам поставили штампы. Вот тогда-то мы наконец задались вопросом: «Как можно так жить? Никаких караульных собак, никакой вооруженной охраны…». Знаете, за 10 лет ты привыкаешь и к такой жизни. Мы чувствовали себя голыми. И мы шестеро решили: «Будем говорить по-русски… а то в поезде к нам возникнут вопросы». Мы были одеты как русские заключенные. Но затем, когда мы прибыли в Дебрецен… стояла ночь, это было 25 ноября, а в этот сезон темнеет уже в 3-4 часа. И мы сказали себе: «Тут нужно уже говорить по-венгерски, а то вдруг кто-то решит набить нам морды, приняв нас за русских».